Хорал [litres] - Кент Харуф

– Ты этого не заслуживаешь, – проговорил он вслух. – Даже не смей воображать, будто заслуживаешь.

Виктория Рубидо

На следующей неделе, придя домой с работы, он сообщил ей, что снова хочет на вечеринку. Но она не собиралась туда идти. Она боялась того, что там может случиться, как она будет себя чувствовать после, опасалась угрозы ребенку. Она знала, что ей не следует употреблять ничего дурного, да и в принципе не хотела идти. Она не была с ним счастлива. Все было не так, как она ожидала или представляла, как она мечтала. Они будто бы сразу нырнули в семейные проблемы, пропустив медовый месяц, веселье и молодость.

Когда она отказалась идти на вечеринку, он разозлился и пошел один, хлопнув дверью. После его ухода она немного посмотрела телевизор и легла спать пораньше. Посреди ночи, часа в три, она услышала, как он уронил что-то на кухне, что-то разбилось – банка или бокал, и он зло выругался и пнул осколки, а после она услышала его в ванной, и вот он уже раздевался в спальне. Он улегся рядом с ней: от него разило сигаретами и пивом, и даже с закрытыми глазами она чувствовала, что он смотрит на нее.

– Не спишь? – спросил он.

– Нет.

– Пропустила веселье.

– Что было?

– Ты пропустила. Не собираюсь тебе рассказывать.

Он придвинулся к ней поближе, начал гладить ее по бедру, ощупывать ее под ночнушкой. Он теперь дышал почти возле ее лица, отчего ее щеке стало жарко, а ее волосы колыхались.

– Нет, – сказала она. – Я слишком сонная.

– А я нет.

Он задрал ей ночнушку, провел рукой по ее большому животу, пощупал болевшую грудь.

– Не надо, – сказала она.

Отвернулась, отодвинулась.

Он поцеловал ее, снова притянув ближе, от него пахло силой и жаром, а затем он стянул с нее штанишки.

– Я не могу, – сказала она. – Это плохо для ребенка.

– С каких пор?

– С этих.

– А как же то, что хорошо для меня?

Он уже был напряжен, готов. Подтолкнул ее руку, прижал к себе и заставил обхватить, чтобы она почувствовала живую силу мускулов.

– Тогда можешь сделать что-то еще, – сказал он.

– Слишком поздно.

– Завтра воскресенье. Брось.

Он откинулся на постели. Она не двинулась.

– Ну же, – сказал он.

Она одернула ночнушку на округлом животе, на бедрах, а затем на кровати встала перед ним на колени, закутавшись в одеяло, как в шаль, взяла его член в руку и принялась гладить.

– Не так, – сказал он.

Тогда ей пришлось склониться над ним, несмотря на большой живот. Ее длинные волосы упали вперед, она собрала их и закинула на плечо. Он лежал на спине: ноги напряжены, пальцы задраны вверх, – и, потому что он был пьян, ей казалось, что потребовалось слишком много времени. Склонившись над ним, она постаралась мысленно отключиться. Не думать о нем, не думать даже о ребенке. Наконец он застонал и задергался. После она встала и ушла в ванную, почистила зубы, заглянула в глаза своему отражению в зеркале, умылась – тянула время, ждала, пока он заснет, и так и случилось: он спал, когда она вернулась в комнату. Она снова легла рядом с ним в постель, но не заснула. Лежала часа два: думала, размышляла, пока призрачный свет в комнате все нарастал, постепенно становился светло-серым на высоком пустом потолке, – и все это время она решала, как ей следует поступить. Около шести тридцати она медленно встала с постели, тихонько прикрыла дверь и вышла в коридор. Позвонила в справочную, узнала номер в Холте. Мэгги Джонс была сонной.

– Миссис Джонс?

– Виктория, это ты? Где ты вообще?

– Миссис Джонс, я могу вернуться? Как думаете, они примут меня назад?

– Милая, где ты?

– Я в Денвере.

– С тобой все хорошо?

– Да. Но можно мне вернуться?

– Конечно, ты можешь вернуться.

– Туда, в смысле. К ним.

– Этого я сказать не могу. Нужно спросить их.

– Да, – сказала она. – Хорошо.

Она повесила трубку и прошла в ванную, собрала кое-какие мелочи, купленные ею за пребывание в Денвере, сложила их в маленькую косметичку на молнии, вернулась в спальню, молча выбрала из шкафа ту немногую одежду, что он купил ей, и уже перекинула ее через локоть и собиралась выйти из комнаты, когда он повернулся и открыл глаза.

– Ты что делаешь? – спросил он.

– Ничего.

– Зачем тебе эта одежда?

– Хочу постирать, – сказала она.

С минуту он молча смотрел на нее.

– Который час?

– Рано.

Он уставился на нее. Потом закрыл глаза и почти тут же уснул. Она вернулась в коридор. Его бумажник и ключи лежали на кухонном столе в перевернутой кепке, она взяла деньги и сложила одежду в картонную коробку вместе с косметичкой, перевязала бечевкой и вышла из квартиры; на ней были новые штаны для беременных, но та же рубашка, в которой она приехала, то же зимнее пальто и красная сумочка, которые были у нее все это время, и, держа коробку за веревку, она вышла из дома на холод. Быстро прошла к остановке, села там и ждала автобус больше часа. Мимо проезжали машины, люди шли на работу или в церковь. Женщина выгуливала белую болонку на ленточке. Воздух был стылым, колючим; на западе над городом вздымалось предгорье, багряное в свете раннего солнца, но высоких заснеженных вершин было не видать. Наконец приехал городской автобус, она вошла в него и села у окна, принялась разглядывать воскресное денверское утро.

На станции она три часа ждала тот автобус, что идет на восток через высокие равнины Колорадо, а оттуда дальше в сторону Омахи и еще дальше к Де-Мойн и Чикаго. Когда наконец объявили ее рейс, она взяла коробку с одеждой и встала в очередь, постепенно приближаясь к чернокожему водителю, стоявшему в дверях и проверявшему билеты. Когда очередь уже почти дошла до нее, девушка обнаружила, что Дуэйн тоже здесь, ищет ее, и вдруг испугалась. Он стоял у выхода со станции и оглядывался, потом заметил ее и просеменил торопливой, деревянной походкой, взлохмаченный и злой в сумерках автобусного павильона.

– Куда это ты направляешься? – спросил он.

Взял ее за руку и вытянул из очереди.

– Дуэйн, не надо. Отпусти меня.

– Куда ты убегаешь?

– Что тут такое? – спросил водитель.

– Я с тобой, что ли, говорю? – огрызнулся Дуэйн.

Водитель посмотрел на него, затем повернулся к девушке.

– У вас есть билет? – уточнил он.

– Да.

– Покажете?

Она показала. Он посмотрел на